Роман Шолохова «Поднятая целина» и его значение. Поднятая целина. История создания

«Поднятая целина» вошла в историю советской литературы как одно из самых замечательных произведений, запечатлевших эпоху коллективизации, крушения старых и рождения новых форм жизни.

У этой книги необычная . (Данный материал поможет грамотно написать и по теме Поднятая целина. Краткое содержание не дает понять весь смысл произведения, поэтому этот материал будет полезен для глубокого осмысления творчества писателей и поэтов, а так же их романов, повестей, рассказов, пьес, стихотворений. ) Она создавалась, как говорил сам писатель, «по горячим следам событий». Шолохов - непосредственный участник коллективизации. Его друзьями были партийные работники, председатели только что возникающих колхозов, казаки-колхозники... Все годы он живет и работает в станице Вешенской. То, что происходило вокруг, касалось его кровно, и поэтому книга рождалась каш прямой отзыв на события, которые бурлили, клокотали, в которых проступал, кристаллизовался новый лик времени.

Роман, повествующий о событиях, в сущности, одного 1930 года, был начат в том же году, а в 1932-м в первых номерах журнала «Новый мир» печаталась уже его первая книга. Но завершен роман был почти через тридцать лет. Работа над «Тихим Доном», затем начавшаяся Великая Отечественная война помешали окончанию «Поднятой целины». Вторая книга была завершена лишь в 1960 году.

Заключительные главы «Поднятой целины» Шолохов прочитал студентам, профессорам и преподавателям филологического факультета Московского университета в знаменитой Коммунистической аудитории на Моховой (ныне проспект им. Карла Маркса) в канун нового, 1961 года. В кратком вступительном слове писатель сказал:

«Видите, волнуюсь немного. Ну, если я не был у вас раньше, то этому были некоторые основания. Автор незаконченных романов... Мне хотелось все-таки, знаете, хоть с чем-нибудь прийти к вам,- ну то, что я мог бы держать в руках. Спасибо, за теплоту, с которой вы меня встречаете. Я закончил вторую книгу «Поднятой целины» и знаю, что вы народ занятой, народ служилый, учащиеся, долго я ваше внимание не буду утруждать...»

Сама эта встреча была одним из проявлений того чувства ответственности перед читателем, без которого невозможно представить себе Шолохова. Он приехал не на обычную встречу, а для того, чтобы «отчитаться». В конце вечера он так и сказал: «Вот я и отчитался перед вами».

И теперь две книги «Поднятой целины», отделенные друг от друга десятилетиями, живут в нашем восприятии как нечто единое, органически целостное.

Роман Шолохова, если попытаться определить его жанровую природу, многогеройный роман. Вы не сможете ответить на вопрос, кто же главный герой этого произведения. Даже в «Тихом Доне» с его эпическим размахом и широтой изображения был центральный герой со своей завершающейся в рамках произведения судьбой - Григорий Мелехов. В «Поднятой целине» Семен Давыдов, Макар Нагульнов, Андрей Размётнов, в сущности, равноправные герои. Это во многом определило и сюжетно-композиционное своеобразие романа. В основу его положена история «дела», история создания колхоза в далеком донском хуторе Гремячий Лог, которая становится одновременно повествованием о драматических судьбах, непримиримых столкновениях. Перед нами эпоха бурного кипения страстей, ожесточенной борьбы, трагических конфликтов. Вся книга Шолохова пронизана размышлениями об исторических судьбах народа, о сущности и характере социального прогресса, о подлинном гуманизме.

В то же время видно и определенное различие двух томов «Поднятой целины». Система событий первой книги романа во многом основывалась на конкретно-исторических фактах первых месяцев коллективизации; правдиво воссоздавая те обстоятельства, в которых действовали его герои, Шолохов сознательно опирался на факты самой действительности. Внимательный читатель «Поднятой целины» заметит, что писатель нередко давал точную хронологическую датировку событий. «Февраль...», «4-го февраля общее колхозников единогласно постановило», «В Гремячем Логу к 15 марта был целиком собран семенной хлеб», «Двадцатого марта утром почтальон привез в Гремячий Лог опоздавшие по случаю половодья газеты со статьей товарища Сталина «Головокружение от успехов».

Динамика событий в первой книге романа, их последовательность позволили писателю воссоздать типические обстоятельства, в которых происходила коллективизация не только на Дону, но и по всей страпе. В сущности, всюду эти события развивались в той последовательности, в какой они изображались в «Поднятой целине»: собрание бедноты и актива, начало раскулачивания, общее собрание, обобществление орудий труда и тягловой силы, борьба с массовым убоем скота, засыпка семенных фондов и т. д.

Но это - внешние обстоятельства, которые создают лишь событийную канву. Глубина художественного мышления Шолохова проявилась в создании индивидуализированных характеров, каждый из которых не только представлял определенный социальный тип времени, но и обладал той психологической полнотой, которая позволяла увидеть многообразие проявлений человеческой личности.

Противостояние двух лагерей в романе - это не только борьба и столкновение различных социальных сил, представленных, с одной стороны, коммунистами Семеном Давыдовым, Андреем Разметновым, Макаром Нагульновым, сочувствующими советской власти Кондратом Майданниковым, Лю-бишкиным, Ушаковым, Шалым,- и, с другой стороны, теми, кто пытался задержать, остановить ход истории (Островнов, Половцев, Лятьевский), но это и конфликты, столкновения резко очерченных характеров. Сама типичность шолоховских героев - следствие глубокого проникновения в мотивы их действий, поступков, в самое «тайное тайных». Противоборство различных социальных сил воплощается в конфликтах, которые имеют не только общественно-политическое значение, но проявляется и в интимных отношениях людей.

Источники:

Аннотация: В книгу входит роман М. А. Шолохова «Поднятая целина», запечатлевший эпоху коллективизации, крушение старых и рождение новых форм жизни, и рассказ «Судьба человека» - о величии, силе, красоте души обыкновенного русского солдата.

Если домашнее задание на тему: » Роман Поднятая целина – художественный анализ. Шолохов Михаил Александрович оказалось вам полезным, то мы будем вам признательны, если вы разместите ссылку на эту сообщение у себя на страничке в вашей социальной сети.

Свежие новости

Категории

Новости

Сочинения по теме

Рейтинг сочинений

Имя существительное. Насыщение текста существительными может стать средством языковой изобразительности. Текст стихотворения А. А. Фета «Шепот, робкое дыханье...», в свое

Цитата сообщения Михаил Шолохов как зеркало русской коллективизации

В 1990 году в 25-м номере "Огонька" вышла большая статья Ирины Коноваловой "Михаил Шолохов как зеркало русской коллективизации". Она произвела на меня колоссальное впечатление, заставив взглянуть по-новому на многие с детства привычные вещи, ставшие для целых поколений неоспоримыми догмами.

За прошедшие четверть века имя автора я прочно забыл, и мне стоило немалых трудов составить результативный запрос в Google. Нашел-таки. И теперь узнал, что Ирина Коновалова в ту пору была штатным сотрудником редакции журнала "Сельская жизнь", так что обвинять ее в дилетантстве и незнании вопроса может только идиот или лицемерный негодяй.

Предлагаю вашему вниманию в продолжение "шолоховской" темы. Напоминаю: написано хоть и в Перестройку, но все еще при советской власти, с невыветрившейся привычкой к обязательным реверансам в ее сторону, самоцензуре и спинномозговым страхом перед КГБ.

Сначала книгу "Поднятая целина" читали почти как пособие по классовой борьбе и коллективизации, не ставя под сомнение ни её реализм, ни идейную направленность. Достаточно того, что в центре романа были большевики, а уж правы они или нет, справедливо ли и перспективно их дело - определяли для читателя не писатель и не сам роман, а окружающая жизнь и установки партии. Насколько примитивная, настолько же и мощная новая мифология не только не позволяла широкой аудитории различать оттенки многообразной действительности, но и заставляла легко и убеждённо воспринимать чёрное как белое и наоборот. Кулак - вредитель, интеллигент - подозрительный тип, человек в галстуке - мещанин... Подобные стереотипы резко преломляли отношение к жизни и к литературе.
Позднее роман стал почти учебником истории, своеобразным первоисточником, из которого узнавали о коллективизации и её коллизиях, основываясь, увы, на тех же стереотипах.

В самое последнее время, когда мы начали отказываться от прежних догм и стереотипов, когда на нас хлынул буквально потоп фактов, документов, свидетельств разных периодов отечественной истории, возник парадокс - расхожим стало мнение: всё было не так, как писал Шолохов. Слишком знакомым кажется роман, чтобы перепроверять это мнение. Но всё же спросим себя: не так писал Шолохов или не так мы его читали? О чём же его роман, что хотел показать сам писатель, как относился к происходящему, к своим персонажам?

Пожалуй, самый колоритный образ в "Поднятой целине" - Макар Нагульнов, секретарь Гремяченской ячейки. Мы любили Нагульнова всей душой, сильнее даже, чем душку Давыдова. Мы любили его за то, что он старый член партии, бывший красный партизан, орденоносец-краснознаменец, за то, что он честный, бескорыстный, бескомпромиссный боец революции, бесконечно преданный её идеалам. За это прощали Макару "некоторые перегибы". Говоря словами Давыдова, "путаник, но ведь страшно свой же!". Вот главное: мы были с Нагульновым свои, в одном окопе, и он, отдавший все силы и саму жизнь за наше общее дело, был для нас героем.

Сегодня, когда так стремительно изменилась вдруг вся жизненная система координат, мы с Нагульновым оказались едва ли не по разные стороны баррикад. Мы взглянули на него с новой, с противоположной точки зрения и ужаснулись: да ведь он экстремист, жестокий, страшный тип! Ему ничего не стоит ударить человека, под дулом нагана добиться у него ложного оговора, выудить расписку, арестовать невинного, совершить самосуд. А как убеждает он Давыдова насчёт владельцев личного скота: "Режут скотину, гады! Готовы в три горла жрать, лишь бы в колхоз не сдавать. Я вот что предлагаю: нынче же вынести собранием ходатайство, чтобы злостных резаков расстрелять!.. На чём будем сеять, ежели не вступившие в колхоз быков перережут?.. Сёма! Жаль ты моя! Чего у тебя мозга такая ленивая?.. Ить пропадём мы, ежели с посевом не управимся!.. Надо беспременно расстрелять двоих-троих гадов за скотину!" Ничего себе! Да ведь и расстреляет хозяина коровы за то, что тот посмел собственной живностью распорядиться по своему усмотрению, и оправдает произвол интересами дела. Этот абстрактный гуманист будет убиваться: "В сердце кровя сохнут, как вздумаешь о наших родных братьях, над какими... буржуи измываются". Однако жалость, проявленная Размётновым к конкретным малым ребятишкам раскулаченного Гаева, которых в январскую стужу вышвырнули из дома, доводит его до истерики: "Как служишь революции? Жа-ле-е-ешь? Да я... тысячи станови зараз дедов, детишек, баб... Да скажи мне, что надо их в распыл... Для революции надо... Я их из пулемёта... всех порежу!"

Но в 1930-м не слышно команд "порезать всех из пулемёта", борьба "за идею" ведётся иными методами. Да и установка на мировую революцию устарела - идёт "строительство социализма в отдельно взятой странеё. И сорокалетний партизан ищет себе применение, превращая в поле битвы любую хозяйственную кампанию. Благо они действительно напоминают боевые действия. Когда же наган неуместен, становится лишним и Нагульнов. Он изнывает от бездействия, болтается по роману, то скупая хуторских петухов и устраивая "небесные хоралы", то философствуя ночами со Щукарём, то зубря английские слова. Пытается помогать председателю колхоза по хозяйству, но он к этому не приспособлен. Ему скучно. И Шолохов, сжалившись, убивает его.

Да, мы любили Нагульнова. Теперь впору ужасаться. Но ведь Шолохов с самого начала не идеализировал его, не любовался им, ничуть не приукрашивал - оставил таким страшным и одновременно убогим, какими и были Нагульновы в действительности. Готовые бросить в жертву абстрактной идее весь мир, сами они оказались её первыми жертвами.
Нет у Нагульнова ни своего уютного гнезда, ни родных, ни привязанностей, ни детей. Хуторяне с опаской сторонятся его, товарищи по партии считают чудаком, единственный собеседник его и родственная душа - дед Щукарь.

В сущности, до предела схематичный образ секретаря партийной ячейки - это олицетворение раздетой до неприличия казарменно-коммунистической идеи. Нет, не может нормальный человек выдержать проверку этим непосильным грузом. Потому и Нагульнов у Шолохова одинокий, ущербный, глубоко страдающий от своего добровольного аскетизма. Контуженый рыцарь революции. Не потому ли мы сочувствовали ему, что сами были сильно контужены красной идеей?

Для представителя Советской власти Андрея Размётнова не находит Шолохов ни героических, ни трагических красок. Тут тем более не может быть и речи об идеализации - образ председателя сельсовета беспощадно реалистичен, узнаваем даже в сегодняшних его преемниках. Легковесный, никчёмный человек, поставленный у власти, по своей природе неспособен быть устроителем новой жизни.
Хозяином он отроду не бывал. Когда в 1913-м двадцатитрёхлетним уже женатым казаком, не обременённым детьми, уходил он на службу, то "не только коня, - и полагающееся казаку обмундирование не на что было ему купить". Овдовевший Размётнов сошёлся, вернувшись с гражданской, с Мариной Поярковой, тоже вдовой. Андрей крыл ей хату чаканом, она зазвала его вечером в хату, угостила, поднесла стаканчик и сама предложила переночевать. "Уже перед зарёй она спросила: - Придёшь завтра хату докрывать?.. Не ходи... Ну, уж какой из тебя крыльщик! Дед Щукарь лучше тебя кроет, - и громко засмеялась: - Нарочно тебя покликала!.. Чем же, окромя, примануть? То-то ты мне убытку наделал! Хату всё одно надо перекрывать под корешок". Через два дня хату перекрывал дед Щукарь, "хуля перед хозяйкой никудышную работу Андрея". Люмпен Щукарь рукастей Андрея - и добавить к этому нечего.

Но вот он выбился в начальство, и казаки пеняют ему в ссоре: "В сапогах зиму и лето ходишь, а нам и на чирики товару нету!.. Комиссаром стал!.. Наел мурло..." Андрюшка гуляет по хутору "с уверенной ухмылкой, поигрывавшей в злобноватых его глазах", и грозится: "Мы им рога посвернём! Все будут в колхозе". Однако даже Нагульнову надоели его болтовня и безделье: "Почему же ты фуражечку на бочок сдвинешь и по целым дням сиднем сидишь в своём Совете, либо замызганную свою портфелю зажмёшь под мышкой и таскаешь по хутору, как неприкаянный? Что, секретарь твой не сумеет какую-нибудь справку о семейном положении выдать?"

Хуторяне не выказывают представителю власти никакого почтения, по-прежнему кличут Андрюшкой и понимают насквозь: "Андрюшка Размётнов - этот рыском живёт, внатруску, лишнего не перебежит и не переступит, пока ему кнута не покажешь... Значит, что ему остаётся делать при его атаманском звании? Руки в бока - и распоряжаться, шуметь, бестолочь устраивать, под ногами у людей путается..."
Скажите, ну какая из Андрюшки власть? Добрые люди никогда не отдали бы за него свои голоса, и будь выборы хоть чуть демократичнее, не видать ему должности председателя Совета. Но именно такая, картонная, декоративная Советская власть и такие марионетки Размётновы устраивали власть подлинную. И лишь сравнительно недавно этой незадачливой чиновничьей братии вышел срок.

Рабочий Давыдов. Он, конечно, главное действующее лицо уже потому, что приезжает он в Гремячий Лог - действие начинается, погибает - роман окончен. Именно Давыдов традиционно воспринимался как безусловно положительная фигура. Может быть, таким и хотел представить нам его Шолохов? Что-то не похоже. Иначе зачем бы он стал сообщать нам о герое такие неприглядные подробности?..

У Семёна щербина во рту - зуба лишился по пьяному делу. Татуированная грудь. Татуировка сентиментальная и невинная, но на животе... Позвольте, но это-то уж зачем сообщать?.. Однако писателю виднее: "В годы гражданской войны молодой, двадцатилетний матрос Давыдов однажды смертельно напился. В кубрике миноносца ему поднесли ещё стакан спирта. Он без сознания лежал на нижней койке, в одних трусах, а два пьяных дружка с соседнего тральщика - мастера татуировки - трудились над Давыдовым, изощряя в непристойности свою разнузданную пьяную фантазию..." Ладно, с кем не бывает. Ну ещё картишками увлекался, особенно игрой в очко, - молодость, знаете ли... И то, что теперь, уже будучи 35-летним человеком, герой книги в руки не берёт, тоже несущественно - эка невидаль! Настораживают более прозаические обстоятельства.

Почему, к примеру, в январскую стужу человек одет в поношенное пальтецо, кепчонку и старенькие скороходовские ботинки, а весь багаж его при переезде по новому месту работы составляют две смены белья, носки и костюм? Что это может означать? Ведь человек-то уже девять лет трудится слесарем на Краснопутиловском заводе - завидное место и солидный заработок. Большая семья? Нет, он одинокий. Почему так: мужик до тридцати лет болтается неженатым? Или порченый? Или роковая любовь? Да какая там любовь! "Были короткие связи со случайными женщинами, никого и ни к чему не обязывающие, только и всего... Кроличья любовь!" Где же это видано, чтобы заставлять положительного героя так срамиться перед читателем: "Чтобы поскорей забыть неприятное, он в смятении поспешно закуривал новую папиросу, думал: "...Ничего себе, достойно прожил с женщинами, не хуже любого пса!""

Нет, это кто хотите, но только не герой - легкомысленный тип какой-то. И зачем спровадил его Шолохов в деревню - в завклубы, что ли? Нет, это не Шолохов его направил, а партия. И не завклубом, а председателем колхоза. Он, видать, знаток? Казаки оценили это в первый же день: "Товарищ уполномоченный в сельском хозяйстве мало понимает, за плугом он, кубыть, не ходил по своей рабочей жизни и, небось, к быку не знает с какой стороны надо зайтить", - деликатно замечают ему.

Сосватают вот этакого втёмную, а он возьми да и начни тут же с парторговой женой амурничать. Подобного сатирического треугольника не сыскать во всей советской литературе. И антисоветской. Чтобы председатель колхоза загулял с женой партийного вожака, да чтобы оба они сохли по такой-то пустой, взбалмошной, капризной бездельнице Лушке, да чтобы этот треугольник разрешили не мужики, а она сама, предпочтя им обоим кулацкого сынка, развенчав их идейную, а заодно и мужскую мощь... - после такой карикатуры взаимоотношения героя с писателем и вовсе не укладываются в схему "кумир - обожатель".

"Меня послала к вам наша Коммунистическая партия и рабочий класс, - объявляет Давыдов собранию бедноты цель своего прибытия, - чтобы помочь вам организовать колхоз и уничтожить кулака как общего нашего кровососа". Видимо, "кровосос" вконец разоряет страну? Нет, как раз "кулака терпели мы из нужды: он хлеба больше, чем колхозы, давал", - признаёт Давыдов. Так за что же? А за то, что в стране трудности с хлебом, а гегемон кушать хочет. "С хлебом трудности оттого, что кулак его гноит в земле, у него с боем хлеб приходится брать!" - вторит пропагандистским уткам Давыдов. Но если кулака уничтожить, он же хлеб вовсе перестанет производить - где же логика? Притом "кровососов" в Гремячем Логу несколько, а середняков двести - почему же Давыдов уверен, что "середняцко-бедняцким хлебом Советский Союз не прокормишь"?

Простим малообразованному балтийцу, что он не ведает истинных возможностей земли и тех, кто на ней живёт. Но не простится тем, кто вбил ему в голову преступную ложь и сделал посланцем беды.

Давыдов чувствует себя в деревне едва ли не благодетелем. "Надо больше сеять", - с классовым превосходством учит он жить "тёмного мужика". "Партия предусматривает сплошную коллективизацию, чтобы трактором зацепить и вывести вас из нужды... Пятьсот миллионов целковых дают колхозам на поправку, это как?" Да вот так: сколько есть у нас нынче земли - перепахали и засеяли; тракторов выпускаем больше всех в мире, подачками попрекаем крестьянина с каждой трибуны... Теперь, как та старуха у разбитого корыта, вздыхаем о несбыточной малости: хозяина бы вернуть.

Простите, а хозяин - это кто? Неужто... Но сперва давайте разберёмся с теми, кто не хозяева. Размётнов с Нагульновым - не хозяева, это точно: один по бездарности, второй - из идейных соображений. Давыдов тоже определённо не хозяин. И не будет им никогда. Во-первых, хозяин - это человек особенный, это талант, которого по всем признакам питерский посланец лишён. А во-вторых, и это главное, не затем его партия в деревню послала, чтобы он тут хозяином стал. Не затем партия начала коллективизацию, чтобы мелких хозяйчиков сорганизовать в мощных коллективных хозяев-собственников, чтобы из мелкотоварной рыночной стихии возник рынок крупных самостоятельных производителей. Давыдов призван, а точнее, пожертвован, чтобы создавать принципиально иную, плановую экономику и послужить в административно-командной системе надёжным винтиком. Давыдов как раз соответствовал целям и задачам текущего момента. Именно железная партийная дисциплина нашей сплошь партийной председательской гильдии являлась и поныне остаётся той арматурой, на которой держится система.

При первом же знакомстве секретарь райкома потребует от него "ежедневно коннонарочным сводки слать" и, поставив задачу - "гнать вверх до ста процентов коллективизации", скажет сакраментальное: "По проценту и будем расценивать твою работу". Знакомься, Давыдов, это теперь твои божки: План, Вал, Процент, Отчётность. "Смотри, Давыдов! Невыполнение важнейшей директивы райкома повлечёт за собой весьма неприятные для тебя оргвыводы!" - стращает его секретарь райкома. "Семфонд должен быть создан ещё к первому февраля, а ты..." Давыдов поначалу вздумает брыкаться: "А я его создам к пятнадцатому, факт! Ведь не в феврале же сеять будем?", но потом попривыкнет к хомуту, разберётся, что не он здесь хозяин.

Сегодня век колхозных дилетантов-службистов на исходе. Как только откроются двери в рынок, Давыдовы окажутся не у дел. Их система рухнет.

Обманутое поколение - даже сегодня, когда мы знаем о них правду, эти романтики вызывают сочувствие. Неоднозначно отношение к ним и Шолохова: казалось бы, тем, что уготовил для главных героев совершенно не героическую смерть, писатель уже вынес им окончательный приговор, но тут же следует знаменитое признание: "Вот и отпели донские соловьи дорогим моему сердцу Давыдову и Нагульнову..." - выходит, он-таки их любил? Ну на то и настоящий писатель, чтобы всякого своего героя любить, как дитя. И уж так заведено в добропорядочных семьях, что больных, увечных, несчастных детей любят и балуют куда больше, чем здоровых.

Итак, гремяченские коммунисты не хозяева и хозяевами не станут. Впрочем, и не рвутся - они главные устроители, администраторы. Ну а те, к кому по приезде обращается с пламенной речью Давыдов - 32 человека, - гремяченский актив и беднота? Нет, на них надежда хлипкая. Посудите: из 230 примерно дворов к 1930 году лишь эти и остались в хуторе при прежних нищенских обстоятельствах. За тринадцать лет новой власти только у них ещё не нажито ничего - ничего, чему они были бы хозяевами. Восемнадцать таких-то состоят в товариществе по совместной обработке земли, о котором Нагульнов говорит: "Это есть одно измывание над коллективизацией и голый убыток Советской власти... Они кредиты берут, но отдать их не смогут и за долгий срок. Зараз объясню - почему: будь у них трактор, - другой разговор, но трактор им не дали, а на быках не скоро разбогатеешь. Ещё скажу, что они порченую ведут политику, и я их давно бы разогнал за то, что они подлегли под Советскую власть, как куршивый телёнок, сосать - сосут, а росту ихнего нету. И есть такие промеж них мнения: "Э, да нам всё равно дадут! А брать с нас за долги нечего". Отсюда у них развал в дисциплине, и ТОЗ этот завтра будет упокойником". Нет, трактором подобные ТОЗы, с их иждивенческими настроениями, не вытянуть. Однако и погибнуть мы им не дадим. И они, только уже в образе убыточных колхозов, за пятьдесят лет так "подлягут под Советскую власть" и так привыкнут качать средства и права, что не только разогнать их, как предлагал Макар, но и обнести их общественной ложкой нынче не моги.

Понятно, что середняки не желают с бедняками смешиваться: "Я буду стараться в колхозе, а другой, вот как наш Колыба, будет на борозде спать. Хоть и говорит Советская власть, что лодырей из бедноты нету, что это кулаки выдумали, но это неправда. Колыба всю жизню на пече лежал. Весь хутор знает, как он одну зиму на пече так-то спасался, ноги к двери протянул. К утру ноги у него инеем оделись, а бок на кирпичине сжёг. Значится, человек до того обленился, что с печки и по надобности до ветру встать не могёт. Как я с таким буду работать? Не подписуюсь на колхоз!"...

Академик ВАСХНИЛ В. А. Тихонов, комментируя недавно в печати социологическое обследование современной деревни, особо выделил такую группу: "20 процентов не работают ни при какой системе. Они были и раньше - Щукари, Якуши Ротастенькие, - но Советская власть социальным иждивенчеством создала для них исключительно благоприятные условия".

Конечно, в Гремяченском ТОЗе не сплошь люмпены, есть там и старательные, как Ушаков и Любишкин, работники. Однако исполнительный работник ещё не есть хозяин. И вовсе не потому, что у одного что-то нажито, а у другого нет. Одно то, что человек наживает, приумножает и бережёт собственность, вызывает у Любишкина такую же, как у Нагульнова, оголтелую враждебность к любому. Даже к бывшему бедняку и своему товарищу Титу Бородину, историю которого Нагульнов рассказывает Давыдову на собрании бедноты:

"Этот Бородин... в восемнадцатом году добровольно ушёл в Красную гвардию. Будучи бедняцкого рода, сражался стойко. Имеет раны и отличие - серебряные часы за революционное прохождение... И ты понимаешь, товарищ рабочий, как он нам сердце полоснул? Зубами, как кобель в падлу, вцепился в хозяйство, возвернувшись домой... И начал богатеть, несмотря на наши предупреждения. Работал день и ночь, оброс весь дикой шерстью, в одних холстинных штанах зиму и лето исхаживал. Нажил три пары быков и грызь от тяжёлого подъёма разных тяжестев, и всё ему было мало! Начал нанимать работников, по два, по три. Нажил мельницу-ветрянку, а потом купил пятисильный паровой двигатель и начал ладить маслобойку, скотиной переторговывать. Сам, бывало, плохо жрёт и работников голодом морит, хоть и работают они двадцать часов в сутки да за ночь встают раз по пять коням подмешивать, скотине метать. Мы вызывали его неоднократно на ячейку и в Совет, стыдили страшным стыдом, говорили: "Брось, Тит, не становись нашей дорогой Советской власти поперёк путя!.." Нагульнов вздохнул и развёл руками. - Что можно сделать, раз человек осатанел? Видим, поедает его собственность! Опять его призовём.., уговариваем, грозим, что в землю затопчем его, раз он становится поперёк путя, делается буржуем и не хочет дожидаться мировой революции... И мы его лишили голосу гражданства. Он было помыкнулся туда и сюда, бумажки писал в край и в Москву. Но я так понимаю, что в центральных учреждениях сидят на главных постах старые революционеры и они понимают: раз предал, - значит, враг, и никакой тебе пощады!"

Конечно, писатель не в силах изменить эту коллизию. Однако он даёт такую убийственную отповедь устроителям новой жизни и так нарочито искусственно пристёгивает её к сюжету, что не остаётся сомнений, на чьей стороне его пристрастия и сама истина. "Ну он, то есть Титок, нам отвечает: "Я сполняю приказ Советской власти, увеличиваю посев. А работников имею по закону... Я был ничем и стал всем, всё у меня есть, за это я и воевал. Да и Советская власть не на вас, мол, держится. Я своими руками даю ей что жевать, а вы - портфельщики, я вас в упор не вижу".

Приятно, однако, повстречаться с таким неординарным человеком. Его осмысленные поступки, логичные рассуждения, его деловая хватка и даже лексикон выдают в нём человека совсем иного, качественно отличного не только от Щукарей, но и от Ушаковых и Любишкиных. Это хозяин.

В то время как Бородин старается "из ничего стать всем", Любишкину требуется поводырь: "Я сам до колхозного переворота думал Калинину письмо написать, чтобы помогли хлеборобам начинать какую-то новую жизню. А то первые годы, как при старом режиме, - плати налоги, живи как знаешь. А РКП для чего? Ну, завоевали, а потом что?"... В то время, как Любишкин с Ушаковым оправдывают свою нищету многодетностью и нехваткой рабочих рук, в хуторе крепнут хозяйствами кулак Гаев, у которого одиннадцать детей, Фрол Дамасков - "маленький тщедушный старичишка", единственная опора которого в двадцатидвухлетнем сыне, и даже вдовая пожилая уже Марина Пояркова... Хозяева собираются силами в машинном товариществе вокруг Фро’лова двигателя, а Любишкин проедает свой ТОЗ, жадно косится на чужое и торжествует наконец: "Двигатель-то у вас в прошлом году отняли. А зараз мы и Фрола твоего растребушили с огнём и дымом!"... Ну и отняли, ну и растребушили - ну и что? Фрол-то минувшим летом не захотел отдать хлеб, у него силой отняли и штраф ему присудили, а он... "Он опять на энтот год будет Фролом Игнатичем! А весной опять придёт меня наймать!" - недоумевает возмущённый Любишкин, и вот этого ему решительно не понять: "...Всё разговоры, да разговоры "кулака уничтожить", а он растёт из года в год, как лопух, и солнце нам застит".
Так и водит перед нами Шолохов этого Любишкина, как сомка на удочке, так и демонстрирует со всех сторон лучшего в хуторе наёмного работника. Пока мы не уясним крепко, что даже старательному работнику до настоящего хозяина - как до Луны. "Отдайте нам его машины, его быков, силу его отдайте, тогда будет наше равенство!" - не унимается Любишкин, наивно полагая, что, завладев чужим добром, он автоматически станет сильным, талантливым, предприимчивым культурным хозяином, - он и Давыдова сразу принял душой потому, что почуял в нём своего союзника. Ведь тот, не смущаясь, объявляет, что прибыл сперва учинить разбой, а потом из награбленного собирать колхоз: "В этом и есть политика нашей партии!.. Уничтожить кулака как класс, имущество его отдать колхозам, факт!"

Но подобный "факт" уже имел место в семнадцатом: отобрали и разделили - что ж, разбогатели? Нет, проели до дна, снова кушать охота. Хлеб нужен теперь же, а обещанных тракторов ещё ждать и ждать - чем же вооружить будущих колхозников? "Кулаков громить ведите!" - возбуждённо вторит Давыдову гремяченский актив и беднота, сразу оценив цели и задачи момента. Снова отнимем и проедим, жаль, "кровососов" маловато. Ничего, зато уж потом двинем широким фронтом на середняка, тем более этому ещё не вполне окрепшему хозяину загодя приклеен соответствующий ярлык "подкулачника".

Разбой в "Поднятой целине", надо сказать, описан преобычный, вызывающий у нормального человека, как и положено, возмущение и гнев. Грабители тоже рядовые: жадные до мелочности, развязные, безжалостные, упоённые превосходством силы. Но что касается "кровососов", их поведение никак не соответствует ситуации - они не взывают о снисхождении, не валяются в ногах, не юлят, выдабриваясь.
И особым покровительством Шолохова пользуется Бородин. По Титку уже скучает ГПУ, ну так пусть он хоть на словах разочтётся с "товарищами", понасмешничает, играя "острыми, как у хоря, но весёлыми глазами": "Имущество забираете, да ещё отрез последний? Кулак должен быть с отрезом, так про него в газетах пишут. Беспременно чтобы с отрезом. Я, может, им хлеб насущный добывать буду, а? Селькоры мне без надобностев..."

Ну, Титок! Как он это тонко, особенно, - кто понимает - про селькоров! До боли жалко терять таких-то людей. Ладно хоть Шолохов позволяет ему вдоволь покуражиться над Нагульновым и даже напоследок садануть пару раз по голове железной занозой самого зачинщика Давыдова, уронив его пролетарскую гордость.

Ну а как же защищаться жертвам произвола? Тимофей Дамасков, к примеру, рванул в город к прокурору - права качать, но, вернувшись, "рассказывал о том, как сурово встретил его прокурор, как хотел вместо рассмотрения жалобы арестовать его и отправить обратно в район". Прокурор, безусловно, понимает, что в Гремячем творится беззаконие. Но, как юрист, прокурор знает также, что в стране давно правит не закон, а партийная диктатура.

Закон безмолвствует - значит, произвол санкционирован свыше. Как сообщает нам Шолохов в самом начале романа, в 1930 году правоохранительные, карательные органы, армия, огромный аппарат были в непосредственном подчинении мощного ареопага. Прибывший из Ленинграда Давыдов задаётся философским вопросом: раз в "Правде" опубликована речь Сталина, в которой вождь даёт директиву "повести решительное наступление на кулачество, сломить его сопротивление, ликвидировать его как класс...", "почему нельзя совсем его - к ногтю?". Секретарь райкома, отчаявшись убедить Давыдова, что таким манером можно спугнуть середняка, режет ему напрямую, как коммунист коммунисту: "Да уж будь спокоен! Если бы необходима и своевременна была такая мера, крайком прямо приказал бы нам: "Уничтожить кулака!.." И по-жа-луй-ста! В два счёта. Милиция, весь аппарат к вашим услугам...".

Морально-нравственное убожество этих "пламенных революционеров" показано тут, конечно, в обнажённом варианте. Но главное, дана точка отсчёта абсолютного бесправия личности, социальных групп и даже целых классов перед тоталитарной системой, с одной стороны, а с другой - самодурство и всевластие системы, не оставляющей ни малейшей надежды жертвам её на защиту и справедливость.
Так же, как чистейшим произволом явилось раскулачивание, вне всяких норм морали и права осуществлялась проводимая параллельно коллективизация. Запуганные безнаказанностью бедняцкого актива, возглавляемого коммунистами, середняки идут в колхоз из страха стать очередной жертвой новой власти. Нагульнов признаётся: "Я за колхоз как агитировал? А вот как: кое-кому из наших злодеев, хотя они и середняки числются, прямо говорил: "Не идёшь в колхоз? Ты, значится, против Советской власти? В девятнадцатом году с нами бился, супротивничал, и зараз против? Ну, тогда и от меня - миру не жди. Я тебя, гада, так гробану, что всем чертям муторно станет!" Говорил я так? Говорил! И даже наганом по столу постукивал. Не отрицаюсь!"

После выхода в "Правде" известной статьи Сталина "Головокружение от успехов" люди, было, поверили, что "активистам" дан отбой и насилие прекратится, рванулись на волю, за одну только неделю из колхоза вышло около ста хозяйств. Однако свобода обернулась издевательской насмешкой: их выпустили, что называется, нагишом.

Даже Нагульнов, ещё пару месяцев назад предлагавший расстреливать "резаков", возмущается: "...Почему выходцам не приказано было возвращать скот? Это не есть принудительная коллективизация? Она самая! Вышли люди из колхоза, а им ни скота, ни инструмента не дают. Ясное дело: жить ему не при чём, деваться некуда, он опять и лезет в колхоз. Пищит, а лезет".

Так ломали, насиловали и укрощали хозяина.

Я знаю, что не все считают корректным говорить об утраченном чувстве хозяина с высоты современного опыта. Теперь, мол, когда эта категория снова в ходу, легко осуждать тех, кто уничтожал элиту крестьянства. Но они же, мол, не знали, что это элита, у них была иная иерархия ценностей, в которой хозяину не нашлось места.

Неправда. Хоть в "светлом будущем" для хозяина действительно не отводилось социальной ниши, однако, как и в любые времена, при новой власти цену хозяину знали. И не случайно назвать эту высокую цену в "Поднятой целине" писатель заставляет могильщиков хозяина. Распекая незадачливых ТОЗовцев, Размётнов ни с того ни с сего вдруг восхищённо ахает: "Им бы в председатели Якова Лукича Островнова. Вон - голова! Пшеницу новую из Краснодара выписывал мелонопусой породы - в любой суховей выстаивает, снег постоянно задерживает на пашнях, урожай у него всегда лучше. Скотину развёл породную. Хоть он трошки и кряхтит, как мы его налогом придавим, а хозяин хороший, похвальный лист имеет". А буквально через неделю-другую, пригласив Якова Лукича (и всегда-то и для всех он исключительно Яков Лукич) на должность колхозного завхоза, Давыдов выходит от него с пачкой агрономических журналов под мышкой, довольный результатами посещения и ещё более убеждённый в полезности Островнова. "Вот с такими бы можно в год перевернуть деревню! Умный мужик, дьявол, начитанный. А как он знает хозяйство и землю! Вот это квалификация!"

Ну, слава Богу, разглядели золотничок. Однако "устроители" не понимают, что такие-то золотнички в шлаке сплошной коллективизации поблёкнут и потеряются. Им невдомёк то, что очевидно для середняка Кузьмы: "В колхоз надо, по-моему, людей так сводить: какие работящие и имеют скотину - этих в один колхоз, бедноту - в другой, зажиточных - само собой, а самых лодырей на выселку, чтобы их ГПУ научила работать. Людей мало в одну кучу свалить, толку один чёрт не будет..."

Верно, только для этого нужно предоставить людям право кооперироваться добровольно. Но то, чего хотят от Островнова "устроители", не сбудется никогда - в административно-командную колхозную систему он не впишется. Тут противоречие неразрешимое: чтобы Яков Лукич и хозяином остался, и сделался бы ручным, управляемым, ниже ростом - это невозможно.

Чего хотел Островнов в жизни, ради чего "всю жизнь тянулся к богатству"? Думал окрепнуть, "сына учить в новочеркасском юнкерском училище, думал купить маслобойку.., думал возле себя кормить человек трёх работников.., открыв торговлишку, перекупить у неудачного помещика... полузаброшенную вальцовку... В думках тогда видел себя Яков Лукич не в шароварах из чёртовой кожи, а в чесучовой паре, с золотой цепочкой поперёк живота, не с мозолистыми, а с мягкими и белыми руками... Сын вышел бы в полковники и женился на образованной барышне, и однажды Яков Лукич подкатил бы за ним к станции не на бричке, а на собственном автомобиле..." Выражаясь популярно, мыслил он себя полезным обществу современным цивилизованным предпринимателем и уважаемым человеком - что в том плохого? Но Советская власть не дала развернуться Островнову в полную силу, "потому он и жил скучно, как выхолощенный бугай: ни тебе созидания, ни пьяной радости от него..."

Конечно, Островнов - враг Советской власти, он, как известно, враг-вредитель, да и вообще за ним числится ряд неблаговидных, аморальных и даже преступных поступков. Однако почему человек вступил в конфликт с системой? Послушаем-ка самого врага-вредителя:
"Вот зараз про себя вам скажу: вернулся я в двадцатом году из отступа... Вернулся к голому куреню. С энтих пор работал день и ночь. Продразвёрсткой в первый раз обидели товарищи: забрали всё зерно под гребло. А потом этим обидам и счёт я потерял. Хоть счёт-то им можно произвесть: обидют и квиток выпишут, чтоб не забыл. - Яков Лукич встал, полез рукой за зеркало и вытянул, улыбаясь в подстриженные усы, связку бумаг. - Вот они тут, квитки об том, что сдавал в двадцать первом году: а сдавал и хлеб, и мясу, и маслу, и кожи, и шерсть, и птицу, и целыми быками водил в заготконтору. А вот это окладные листы по единому сельскому налогу, по самооблогу и опять же квитки за страховку... И за дым из трубы платил, и за то, что скотина живая на базу стоит... Словом... жил я - сам возля земли кормился и других возля себя кормил. Хоть и не раз шкуру с меня сымали, а я опять же ею обрастал..."

Обидно Островнову: "Не будь гонения на богатых, я бы, может, теперь по моему старанию, первым человеком в хуторе был. При вольной жизни я бы зараз, может, свой автомобиль-держал!" (Дался ему этот автомобиль!)

Ну и как вы полагаете, может нормальный человек любить своего мучителя, который воли его лишает, грабит бессчётно, унижает, ставит на колени? Тут и Шолохов, отступая от своих художественных принципов, даёт откровенную лобовую ремарку: "Советская власть обижала Якова Лукича налогами и поборами десять лет, не давала возможности круто повести хозяйство, зажить богато - сытней сытого, Советская власть Якову Лукичу и он ей - враги, крест-накрест". Вот и разгадка: сначала "Советская власть Якову Лукичу", а уж потом "он ей". Это она раз за разом бьёт наотмашь и подняться не даёт, и за это уже он, не причинявший ей пока никакого вреда, пропитывается ответной враждебностью. Загнала его жизнь в угол, заставила огрызаться. Хотя по натуре Яков Лукич - и это подчёркивает писатель, - ну какой из него боец, ну какой в самом деле повстанец! - долготерпеливый обыватель, аккуратный налогоплательщик, трусоватый, не выносящий вида крови человек. Нет, это не Шолохов, а Советская власть кидает Островнова в объятия настоящим врагам, и он, став скорее заложником, чем пособником есаула Половцева, оказывается между молотом и наковальней.

Подпоручик Лятьевский говорит ему это откровенно: "А зачем ты, дура этакая стоеросова, связался с нами?.. Половцеву и мне некуда даваться... А вот ты?.. Ты, по-моему, просто жертва вечерняя. Эх, ты... Жук навозный!" И моментально "жук навозный", "жертва вечерняя" начинает оправдываться, что, конечно же, он не из каких-то там классовых или идейных соображений, а из одной только безвыходности положения: "Так житья же нам нету!.. Налогами подушили, худобу забирают, нету единоличной жизни, а то само собою, на кой вы нам ляд... и нужны. Я бы ни в жизню не пошёл на такой грех!"

Островнов в убийстве Хопровых участвует, старуху-мать заморит единственно из страха разоблачения. В том, что колхозников заработком ущемляет, тоже никакого специального плана - тем более не себе же в карман! Из общественных кладовок тянет - на то и завхоз - святое дало. Он, конечно, заворачивает всем колхозным хозяйством по-своему, однако нет его прямой заслуги в том, что, по словам кузнеца Шалого, Давыдов "в колхозе не председатель, а так, пришей-пристебай", что он "свою власть из рук выронил, а Островнов поднял". А из непосредственного вредительства числятся за Яковом Лукичом во всём романе фактически только обмороженные быки. Предводители сопротивления нисколько не обольщаются по поводу личных вредительских достоинств своих подручных, да и по поводу явления в целом. Одноглазый подпоручик - не случайно Шолохов наделяет его склонностью "к объективной оценке действительности" - форменно потешается, смущая Якова Лукича и "цинически подмигивая" доморощенному злодею: "Разваливаешь колхоз?.. Какими же ты методами работаешь?.. Ведь ты же диверсионер... Ну что ты там делаешь? Лошадей стрихнином травишь, орудия производства портишь или что-либо ещё?" Но "диверсионеру" не до шуток, ему тут же "захотелось пожаловаться на то, как болеет он душой, одновременно строя и разрушая обобществлённое хуторское хозяйство..." То-то и оно, что хозяйское нутро, веками формировавшаяся созидательная направленность человека от земли мешают ему и вредительствовать-то путём.

Яков Лукич - враг-вредитель - на грош убытка колхозу приносит сотню прибыли. По его инициативе обустраиваются тёплые базы, начинается сооружение сети накопительных прудов, он уговаривает колхозников загатить Дурной Лог, из года в год размывавший богатые земли, доказывает выгодность хуторского кирпичного заводика... Так и суждено этой "жертве вечерней" разрываться между большевистскими мечтателями и белогвардейскими авантюристами. Мечтатели думают, приручив хозяина, его руками "в год перевернуть деревню", то есть дать стране хлеб. Авантюристы хотят его руками задушить Советскую власть. И тем, и другим Яков Лукич нужен только как "человеческий материал", как средство достижения своих целей. Хозяин как таковой - хлебороб, личность, самоценная человеческая единица - не интересен ни тем, ни другим.

Но не суждено сбыться мечтам коммунистов, обречена на провал и повстанческая авантюра.

Коммунисты промахнулись с самого начала, ещё когда в своем манифесте поставили варварскую задачу перековать "жуков навозных" в работников сельскохозяйственных фабрик. Пролетарий Давыдов, прибывший для этого в деревню, сразу же встал в тупик - не от своего бессилия переломить или подчинить людей, а от неспособности понять их. "Упорное нежелание большинства середняков идти в колхоз, несмотря на огромные преимущества колхозного хозяйства, было ему непонятно... Хутор был для него как сложный мотор новой конструкции, и Давыдов внимательно и напряжённо пытался познать его, изучить, прощупать каждую деталь, слышать каждый перебой в каждодневном неустанном, напряжённом биении этой мудрёной машины..." Но случайно ли Шолохов использует именно такой образ или подсказывает, насколько сильно заблуждается Давыдов, рассчитывая овладеть "мудрёной машиной"? Ведь механическим путём это так же невозможно, как Любишкину стать хозяином или как научиться сочинять стихи. Именно полное непонимание и игнорирование тонкой, хрупкой творческой природы хлеборобского труда, личностного, почти что интимного его характера, ничего не имеющего общего с работой на промышленном предприятии, и есть смертоносный стержень разрушительного процесса, плоды которого мы сегодня пожинаем.
Пожалуй, самый важный урок "Поднятой целины" состоит как раз в том, что никакие враги Островновы не способны навредительствовать колхозному строю больше, чем он сам, больше, чем колхозная уравниловка, обезличка, администрирование, отчуждение человека от средств производства.

В Гремячем колхоз ещё только образуется, самая созидательная пора, а Майданников примечает: "Трудно будет... Видал вон: трое работают, а десять под плетнём на прыципках сидят, цигарки крутят". Ещё только свозят в общий котёл личное добро, а сын бедняка Семёна Куженкова, перевернув сани с сеном, на упрёки Майданникова и Ушакова огрызается: "Оно теперича не наше, колхозное". Через короткое время Майданников снова поминает этого парня недобрым словом: "Вчера дежурил Куженков, коней сам не повёл поить, послал парнишку; энтот сел верхи, погнал весь табун к речке в намёт. Напилась какая, не напилась - опять захватил в намёт и - до конюшни". Спустя месяц уже Куженков-родитель отравил негодной кормёжкой всех лошадей... Да одни эти Куженковы, без злого умысла, так, от лени и небрежности, навредительствуют в колхозе столько, что Якову Лукичу и не снилось. "И никому не скажи супротив, оскаляются: "Га-а-а, тебе больше всех надо!"" - досадует Майданников.

Давыдов, человек в деревне новый, никак не возьмёт в толк переживаний Майданникова, успокаивает его: "Ты не волнуйся. Ты поспокойнее. Всё в наших руках, всё оттяпаем, факт! Введём систему штрафов, обяжем бригадиров следить под их личную ответственность". Он по наивности предполагает внедрить здесь заводскую систему контроля. Но это не конвейер, как справедливо заметил ещё на первом собрании догадливый середняк Ахваткин: "Один больше сработает, другой меньше. Работа наша разная, это не возля станка на заводе стоять... Иван моих быков перегнал, а я его коней недоглядел... Тут надо милиции жить безысходно". Ну, если и не милиции, то уж бригадиру-надсмотрщику - определённо. Хотя и он зачастую оказывается в тупике: "Ничего не выходит! Осталося у меня к труду способных двадцать восемь человек, и энти не хотят работать, злодырничают. Никакой управы на них не найду... Как, скажи, они сроду за чапиги не держались! Пашут абы как. Гон пройдут, сядут курить, и не спихнёшь их".

Ничего удивительного - люди не видят смысла выкладываться. Конечно, чтобы их подстегнуть, введут нормо-смены, тоже от корня начала сомнительные. И вот уже Атаманчуков пашет на дожде, ярмом протирая быкам шею до крови, а Майданников жалуется: "Он говорит: "Не мои быки, колхозные!" Атаманчуков оправдывается: "Мне надо норму выпахать, а ты мне препятствуешь... У хозяев нельзя, а в колхозе надо!.. план надо выполнять! Дождь не дождь, а паши".

Вот оно, любимое: план любой ценой. План - колхозникам, план - колхозу. И вскоре уже сам Давыдов слышит в свой адрес: "Вам лишь бы план вовремя выполнить, а там хучь травушка не расти. Дюже вам снилась наша скотинка, так я тебе и поверил! На провесне семена в Войсковой возили со станции - сколько быков по дороге легло костьми? Не счесть!.. Ты норовишь перед районным начальством выслужиться, районное - перед краевым, а мы за вас расплачивайся. А ты думаешь, что народ ничего не видит? Ты думаешь, народ слепой? Он видит, да куда же от вас, таких службистых, денешься! Тебя, к примеру, да и таких других, как ты, мы сместить с должности не можем? Нет! Вот вы и вытворяете, что вам на ум взбередёт..." И хотя сказано это Устином Рыкалиным в ссоре, однако в его словах горькая правда, пусть и не вся она пока относится лично к Семёну.

Где окриком приходится людей подстёгивать, где командой, где наказанием, - иных стимулов на горизонте не видно. И такие становятся колхозники беспомощные, что Давыдова это выводит из себя: "Катися от меня к чёртовой матери!.. Что это за привычка: чуть что - в правление. "Товарищ Давыдов, плуг сломался!", "Товарищ Давыдов, кобыла заболела!.." Когда вы научитесь собственную инициативу проявлять?" Никогда, Давыдов, не станут люди инициативными под таким сверхчутким детальным руководством!

А сколько развелось в колхозе бюрократизма, какое бумаготворчество! Пропал председатель! "По сути целые дни он тратил на разрешение обыденных, но необходимых хозяйственных вопросов: на проверку составляемых счетоводом отчётов и бесчисленных сводок, на выслушивание бригадирских докладов, на разбор различных заявлений колхозников, на производственные совещания, - словом, на всё то, без чего немыслимо существование большого коллективного хозяйства". Так, может, и не нужно-то оно такое - "большое коллективное"?
Время идёт, Давыдов барахтается в колхозном водовороте, по-прежнему не разбираясь в его механике. Но что до таких, как Кондрат Майданников, толковых и совестливых хозяев, то у них от всего этого колхозного беспорядка буквально сердце разрывается.

Майданников в романе фигура как бы парная Островнову. Они оба хозяева - по материальному достатку и по природной склонности, обоих Советская власть давила и обижала. Кондрата поменьше, поскольку с него меньше можно было взять. По-видимому, это последнее, а также красноармейское прошлое и романтическая натура толкнули его в решающий момент не к врагам Советской власти, а к большевистским мечтателям. Именно на примере Майданникова Шолохов показывает, насколько мучительна и бессмысленна эта жертва. Кондрат ночами не спит, думая об общественном, болея о нём, как о личном.

Так же как Нагульнов из чисто идейных соображений изуродовал себе жизнь, Кондрат Майданников будет по той же причине мучиться в тисках колхозной системы, но служить ей верой и правдой. Но дед Щукарь, которому под предлогом его придурковатости Шолохов позволяет среди чепухи изрекать иногда сермяжную правду, разоблачит-таки Кондрата: "Он мелкий собственник, и больше вы из него ничего не выжмете, хучь под прессу его кладите! Макуха... из него выйдет, а коммунист - ни за что на свете!" И то правда, никогда не перековаться Майданникову согласно манифесту в просто наёмного сельскохозяйственного работника, быть ему до смерти хозяином и за то страдать. Он и сам это понимает, но вот что трагичнее всего - великое достоинство считает непростительной слабостью: "Я зараз в колхозе, а об своём добре хвораю... Раз я ишо не отрешился от собственности, значит, мне и в партии не дозволяет совесть быть". Бедный Кондрат, заморочили человеку голову идейные бойцы - не от собственности он не отрешился, а от совести. Вот когда такие, как он, и крестьянской совести лишатся, тогда всё - это и будет "развитой социализм".

В деревне замечательные качества Майданниковых останутся невостребованными, и жизнь будет одного за другим выталкивать талантливых людей в город. Незавидна даже исключительно редкостная судьба конкретного Кондрата Майданникова, выбившегося в председатели колхоза. Суждено ему всё с тем же пылом и с тем же малым результатом сражаться с бюрократической районной машиной, охраняя колхоз от чиновничьей глупости и произвола. И будет он балансировать, грубо говоря, между орденом и тюрьмой.

Теперь о горе-повстанцах. В том, что руководители так называемого "Союза освобождения Дона" - авантюристы, а вся их затея не стоит выеденного яйца, Шолохов не сомневается ни минуты. Советская власть, мощная всеподавляющая система, какой она предстаёт в "Поднятой целине", не могла быть свергнута изнутри. Трезвомыслящий одноглазый подпоручик (кстати, глаз ему некогда на допросе выбил ударом кулака чекист) с самого начала понимает, что "шансов на победу прискорбно мало... Одна сотая процента, не более!" Действительно, когда дошло до дела, оказалось, что у Половцева, не первый год вербующего казаков, всего-то около двухсот активных штыков или сабель.
Последнее перед восстанием совещание заговорщиков, описанное откровенно фельетонными красками, подошло к концу. Пути назад нет, адская машина запущена. Именно в этот момент, подчёркивая ничтожность происходящего, невсамделишность надвигающейся катастрофы, Шолохов неожиданно сообщает на полном серьёзе: "И ещё одно трагическое происшествие случилось в этот день: в колодце утонул козёл Трофим..." Для системы угроза вооружённого восстания Половцевых так же несущественна, как для хутора - гибель старого козла.
Ещё менее вероятно, чтобы "Союз освобождения Дона" - как мощная разветвлённая политическая контрреволюционная организация, корни которой тянулись бы в Москву и достигали зарубежья, - был в действительности возможен, а не возник, как пропагандистский миф наподобие пресловутой Промпартии.

Но то, что Советская власть не спустила непокорным и вслед за несостоявшимся мятежом "широкой волною прокатились по Азово-Черноморскому краю аресты", уже не мифы, а реальность. Как подлинна и трагедия, разыгравшаяся в последующие годы на Дону, когда волны кровавых расправ и неслыханных репрессий обрушились на взроптавших крестьян. Однако уже из "Поднятой целины" совершенно очевидно, что недовольство хлеборобов не несло в себе никакой самостоятельной политической идеи и произрастало целиком из неприятия варварской бездумной экономической политики. Очевидно, что не обстоятельства, а она сама, система, изначально виновата, порочна, дефективна и что, если и дальше вокруг будет тишь да благодать, всё равно на этой бездарной безрадостной почве путного ничего не вырастет.

Оказался жертвой системы и роман Михаила Шолохова. Теперь, наконец, хочется верить - "Поднятая целина" обретёт настоящего читателя, который её поймёт, по достоинству оценит и реабилитирует. (c) Ирина Коновалова

Долгое время роман Шолохова «Поднятая целина» воспринимался и трактовался как достаточно светлое, оптимистическое и даже жизнерадостное произведение. Однако время заставило посмотреть на произведение с иной точки зрения. И сегодняшний читатель может воспринять этот роман как трагедийный.
Прежде всего Шолохов ярко показал трагичность того положения, в котором оказалось крестьянство уже в начальный период коллективизации. Решение коренных проблем народной жизни дается в произведении в достаточно страшной, даже драматичной атмосфере. Все в этой жизни предстает сдвинутым, извращенным, перевернутым. По сравнению с «Тихим Доном» в «Поднятой целине» перестали звучать песни казаков. Создается такое впечатление, что хутор утратил свою прежнюю поэзию, а душа народа в нем замерла.
Рассказывая предыстории своих героев, Шолохов уже вводит драматические обстоятельства. Так, воспроизводя в пятой главе историю Разметнова, Шолохов рассказывает о трагическом потрясении Андрея, который узнает на перевязочном пункте о том, что белые казаки, мстя ему за уход в красные, изнасиловали его жену. Это стало известно всему хутору, и его Евдокия, не снеся черного позора, наложила на себя руки. Вскоре умирает и ребенок, бесконечно дорогой для Андрея. А затем эта картина усугубляется плачем матери Андрея по мертвым: «И, родимый ты мо-о-й! Закрыпись ее ясны гпа-зоньки!».
Но у Шолохова трагичным оказывается не только прошлое, но и настоящее в жизни казаков. Особенно проявляется это в сценах раскулачивания. С большой жестокостью происходит изъятие собственности у Тита Бородина, бывшего красного партизана, а также раскупачивание Фропа Рваного, Лапшинова и других. Семья Гаева с одиннадцатью детьми была лишена крова, имущества, пропитания и выспана из хутора. Андрей Разметнов ясно понимает, что совершается неправое и жестокое дело. При этом ни Давыдов, ни Нагульнов угрызений совести не испытывают.
Яркое выражение трагическое попучает в эпизоде убийства бедняка Хопрова. Заподозрив в нем доносителя, Половцев ведет Островнова и Тимофея к этому казаку. Они идут с топором вопчьей цепью, след в след. Сначала Половцев ударяет хозяина дома обухом выше переносицы, потом подушкой придавливает лицо жены Хопрова и растягивает женщине рот. Наконец, тот же Половцев бьет Хопрова острием топора и рубит ему голову.
Далее мы видим, как все время нарастает драматизм событий. Приходит решение о выселении кулаков за пределы края, и бывший есаул, лишившись своей опоры, гневно восклицает: «Рубить! Рубить! Рубить беспощадно!» Мне кажется, что не случайно Шолохов первоначально называл свой роман «С кровью и потом». Действитепьно, следя за цепью происходящих событий, мы убеждаемся, что они отмечены были постоянно льющейся кровью.
На этом общем фоне Шолохов раскрывает трагические судьбы своих главных героев. Прежде всего это касается Макара Нагульнова. Его трагедия, как мне кажется, заключается в разрыве между его мечтой и реальной действительностью, между ним самим и крестьянами, ради которых он. казалось бы, борется. Сделав в своей жизни правильный, по его мнению, исторический выбор, он вступает в противоречие с человечностью, гуманизмом, стремясь достигнуть своей цели насилием, давлением и жестокостью. Он готов ускорить движение людей к счастью, своеобразно им понятому, при помощи оружия и угроз. Для его практики характерны многие приемы, применявшиеся в обстановке культа личности. Так, Бородина он препровождает в ГПУ, объявляя Тита «контрреволюционным гадким элементом». Нагульнов наганом угрожает крестьянам при засыпке семян в амбар. Он запирает пришедших к нему хуторян и заставляет Банникова писать расписку в том, что тот является «контрой скрытой». На делегацию верующих стариков, просящих разрешения помолебствовать на полях, он воздействует угрозами и запугиванием, обещая выехать следом за ними с пожарной командой и полоскать их из насосов, а попа, «волосатого жеребца», он обещает при народе остричь овечьими ножницами.
Но трагическое противостояние Нагульнова обнаруживается и в сфере личной его жизни. Во имя мировой революции он аскетически отрицает семью, разрывает отношения с Пушкой, хотя беззаветно любит ее и страдает от этого разрыва. Но, с другой стороны, Нагульнов сам часто оказывается жертвой обстоятельств, рожденных культом личности. На него косится районное начальство, предупреждая об «углах». Давыдов угрожает ему за несогласие со статьей Сталина, которую Нагульнов признал «неправильной». Да и сам Нагульнов ощущает себя уже раздавленным: «Товарищ Сталин написал, а я, то есть Макар Нагульнов, брык! - и лежу в грязи ниц лицом, столченный, сбитый с ног долой». Но дело этим не ограничилось. Герою приклеивают всю тяжесть ошибок и затем исключают из партии, без которой он не мыслит своей жизни. Несправедливое отлучение Макара от партии становится для него новой трагедией. Особенно ярко она раскрывается в красноречивой сцене у могильного кургана, где Нагульнов готов пойти на самоубийство.
Раскрывая историю другого героя, Майданникова, Шолохов показывает драматизм состояния крестьянской души. Кондрат ощущает, что вынужден утратить коренные качества крестьянской натуры. Любопытная деталь: прощаясь со своим быком, он глядел «в черные провалы темноты», словно ощущая всю бесперспективность своей дальнейшей жизни.
Но Шолохов не ограничивается этим. Он вводит в роман ряд трагических эпизодов, связанных с коллективизацией. К их числу относится «бабий бунт», когда женщины избивают Давыдова, арестовывают Разметнова и расхищают бесценное семенное зерно. В этой сцене Давыдов ощущает свое противостояние крестьянской массе, которая готова его убить.
Нельзя не обнаружить в романе концентрацию человеческих смертей. За восемь месяцев жизни в Гремучем Логе скончалось 11 человек, многие из которых были убиты. Кроме того, в произведении упоминается о смерти еще более 20 человек. Все это говорит о какой-то изломленности жизни. Быть может, наиболее яркими эпизодами ожесточения нравов, проявления изуверства становится убийство Островновым своей собственней матери. Этот эпизод вызвал во мне содрогание.
И, наконец, финал романа, который тоже является трагедийным. Здесь нарисована гибель центральных героев книги -Давыдова и Нагульнова. Большое горе охватывает всех хуторян. Как живых, я вижу Разметнова с трясущимися губами, Майдан- никова со склоненной головой, опечаленного деда Щукаря. Мотив грозы, звучащей в концовке, напоминает о кровавых схватках и потрясениях, пережитых хутором.
Мне кажется, что глубоко оправданным стало определение, которое дал «Поднятой целине» французский писатель Жан Катала, назвавший книгу Шолохова романом-трагедией.

/ / Анализ романа Шолохова «Поднятая целина»

Выполняя социальный заказ, советский писатель Михаил Александрович Шолохов писал одновременно два романа: «Тихий Дон» и «Поднятая целина». Сегодня мы будем говорить о втором, который представляет собой описание перестройки в деревне, старательное подавление старого сознания и уклада в пользу коллективизма и коммунистической политики. Писатель показывает нам, читателям, образ нового человека, воспитание которого строится в совершенно иной социальной и экономической обстановке.

У романа сначала было другое название - «С кровью и потом». Оно являлось большим отражением того, что на самом деле происходило в это время в деревне. Но Сталин настоял на изменении и даже предложил свое – «Поднятая целина». Шолохов до последнего никак не мог его принять, ни к душе оно было.

Выход в печать также затянулся, опять же благодаря действующему вождю книга увидела свет в 1932 году.

Автор положил в основу произведения достоверные факты и документы. Главная тема романа – показ процесса коллективизации. Трагедия народа становится основной коллизией «Поднятой целины». Перед нами проходят различные сцены, они наполнены ужасом и болью: примерка впервые увиденной приличной одежды Любишкиным и его женой, причем забрали ее у раскулаченных, убийство Хопрова Яковом Лукичом Островновым и Половцевым, замор голодом родной матери, только чтобы она не выдала тайну, ведь в доме находятся белые офицеры. И таких картин великое множество!

В романе Михаила Шолохова на поверхности лежат два конфликта: внешний, который подсказан самим временем и заключающийся в противоборстве с коммунистическим руководством, и внутренний, основанный на человеческой душе и ее психологических особенностях.

В стилевом же плане «Поднятая целина» совмещает множество начал: трагедию и юмор, эпос и лирику, документальную публицистику и вымысел, общее и конкретное. Начало и конец романа определяют описания природы, наполненные элегическими нотками. Но не только эти сцены обращают на себя внимание. Созданы с великолепием и мастерством изображения собраний с массовым участием, женского бунта, прокатившегося, как стихия. Автор раскрыл перед нами во всей полноте картину довоенного деревенского быта. И это величайшее полотно не имеет себе равных.

Композиция романа тесно связана с проблематикой и сюжетом. В начале, как уже отмечали, зарисовка январского пейзажа. Сменяет ее сцена тайного приезда есаула Половцева, ярого борца за старые уклады. А дальше действие набирает темпы. И состоит оно из разных сцен: какие-то светлые, как описание работы на пахоте, любовные перипетии, те, которые связаны с дедом Щукарем, так и темные, наполненные болью и страданием: бунт женщин, убийство Хопрова, раскулачивание Лапшинова, у которого большая семья. Кстати, и окончание у романа печальное – возвращение Островнова домой, отмеченное отмеченное грустью и тягостными ощущениями. Все эти трагические нотки направлены на раскрытие главного замысла Шолохова – конфликта приверженцев и противников коллективизации.

Со времени создания М. Шолоховым «Поднятой целины» написано много произведений, посвященных теме коллективизации, но такой полной и рельефной картины деревенской жизни, насыщенной драматическими событиями, нет ни в одном из них.

В «Поднятой целине» глубоко и правдиво отражена эпоха революционных преобразований в деревне: сложные процессы формирования новых социальных отношений, величие подвига коммунистов-вожаков, отдавших свою жизнь во имя счастья трудового народа.

«Поднятая целина» - это исторически достоверное, всестороннее и пока еще никем не превзойденное повествование о том времени, когда только начиналась история социалистической деревни, когда, несмотря на отчаянное сопротивление кулачества, новое устойчиво входило в быт каждого села, каждого хутора.

В. (Данный материал поможет грамотно написать и по теме Поднятая целина роман. Краткое содержание не дает понять весь смысл произведения, поэтому этот материал будет полезен для глубокого осмысления творчества писателей и поэтов, а так же их романов, повестей, рассказов, пьес, стихотворений.) И. Ленин неоднократно указывал, что русский крестьянин может вырваться из нищеты и отсталости только путем организации коллективных хозяйств. Мысль о новых формах хозяйствования зрела и среди самого крестьянства. Потому-то приезд Давыдова и его агитация за организацию колхоза в Гремячем Логе встретили полное одобрение беднейшего крестьянства. Вслед за собранием бедноты писатель изображает общее собрание, на котором уже нет такого единодушия. Только шестьдесят семь домохозяев вступили в колхоз, а сто пятьдесят решили посмотреть, что из этого получится. Люди по-разному относятся к колхозу, в зависимости от их места и роли в жизни хутора.

С присущим ему историческим оптимизмом Шолохов нарисовал сложный и глубоко противоречивый процесс приобщения крестьянина к коллективной форме ведения хозяйства.

Уже в конце первой книги развертывается картина социалистического соревнования как свидетельство начала перестройки самого человека, формирования у него новых нравственных качеств, прежде всего социалистического отношения к труду.

Но Шолохов глубоко раскрыл и силу косной традиции, силу привычки, которые мешают не только развитию более прогрессивной формы хозяйства, но и рождению новых качеств человеческой личности. Показывая трудности реального исторического процесса, Шолохов рисует своих героев со всеми исторически сложившимися достоинствами и недостатками. Даже лучшие из них нелегко отрываются от давно установившихся бытовых форм. Кондрат Майданников добровольно идет в колхоз, но и ему нелегко дается отказ от старого, и он нелегко расстается со своей «хворобой». Это не единственный пример. Даже Любишкина, бедняка, у которого не было «ни кола, ни двора», захлестнула мелкособственническая стихия во время массового убоя скота. Однако очень важно учитывать, что и у Майданникова и у Любишкина их мелкособственнические чувства вызывают недовольство собой, тяжелые переживания. В этом нельзя не усмотреть благодатную почву для избавления от собственнических пережитков.

В стремлении показать подлинную сложность жизни, в изображении различных и подчас противоречивых чувств, проявляющихся в человеческом характере, не нарушая его целостности, сказалась замечательная художественная смелость писателя, уверенного в том, что народ успешнее преодолеет все трудности и противоречия, когда он будет знать о них полную правду. Колебания и сомнения крестьянства - явление историческое, закономерное, определяемое условиями его существования. Но так же закономерно и преодоление этих колебаний и сомнений в новых условиях, созданных революцией.

Таким образом, Шолохов показывает не только различного рода внешние драматические столкновения в деревне, но и процесс изменения психологии крестьянства. Развиваются события - меняется и народ, на собственном опыте постигая сущность новой жизни. Это особенно отчетливо проявляется в массовых сценах, которых немало в романе. Рассматривая их одну за другой, начиная с собрания бедноты и первого общего хуторского собрания до начала социалистического соревнования в бригаде Любишкина, приходишь к выводу, что в массовых сценах Шолохов стремился к предельно реалистическому изображению процесса становления новой психологии крестьянства.

«Поднятая целина» М. А. Шолохова - роман, воспроизводящий подлинные исторические факты. Он дает наглядное представление о судьбе русского крестьянства в 30-е годы двадцатого столетия. Деревня того времени - это прежде всего частная собственность и...

Семен Давыдов, бывший моряк и слесарь путиловского завода, приезжает в хутор Гремячий Лог для организации колхоза. Задача перед ним стоит непростая, ведь казаки издавна считали себя привилегированным сословием, покорность им вовсе не свойственна, как,...

Создание романа Шолохова “Поднятая целина” приходится на 30-е годы - годы коллективизации. Это отклик на события, происходящие в стране. “Социалистические преобразования” в деревне - это основное содержание романа Шолохова. Повальная коллективизация,...

Роман “Поднятая целина” - это произведение о становлении колхозного строя в деревне. В 1932 году Шолохов закончил первую книгу романа а в 1959-м - вторую книгу. В этой книге рассказывается о донском казачестве. Писателя интересуют истинные судьбы народных...